Дмитрий Хван - Знак Сокола [СИ]

Когда от конного дозора в крепости узнали о нескольких сотнях всадников, что перешли реку выше Селенгинска, была немедленно организована оборона. Из крепости к лесу у подножья скальной гряды вывезли немногих женщин и детей, надеясь до поры спрятать их там, под охраной десятка казаков и работавших там лесорубов. Потом попытались вывезти в крепость пахарей, отправив в поле две телеги, с установленными на них сорока миллиметровыми картечницами. Но не успели, враг, не тратя времени на долгую рекогносцировку, атаковал Селенгинск. К счастью, степняки не разглядев в телегах опасности, бросили на пахарей лишь пять десятков воинов. Их удалось уничтожить двумя выстрелами картечниц и слитными залпами ружей и винтовок. Только двое казаков умудрились поймать на себя стрелы. К счастью, ранения были неопасны. Едва они решили убраться с открытого пространства, как из воинства, осаждавшего Селенгинск, отделилась дюжина всадников и бросилась на ангарцев. Успев зарядить и развернуть одну картечницу, отбили и эту атаку, постреляв степняков. Но вот и спасительная кромка леса. Мужики, поднатужившись, сняли с телег стволы и лафеты, да оттащили их немного вглубь ельника.

— Айда обоз ихней бить! За холмом повозки стоят и мужичонки халхацкие! — не остывшие ещё от боя ангарцы бросились вслед за глазастым казаком на гребень холма. С ходу атаковав небольшой обоз степняков, казаки быстро устроили панику среди небольшого числа бывших тут халхасцев. Они же, в свою очередь, едва завидев врага, сбились в кучу, а после первого выстрела из карабина и вовсе прыснули в разные стороны. До полноценной cхватки дела так и не дошло. После бегства врага, крестьяне быстренько увели к холму лошадей и возки, в коих были мешки проса, твёрдый, словно камень сыр и прочее.

— Это не вои были, а рабы ихнеи, — авторитетно заявил Харитон. — И бить таких противно. Вона, как зашустрили!

— Пищали картечные снаряжены, ворогу ещё гостинцу можно дати, — проговорил урядник, старший среди группы казаков. — Айда к полю! Ежели чего, подмогнём братцам!

А у крепости, тем временем, также всё решилось. Там степнякам хватило трёх залпов картечниц и убийственного огня винтовок. Ангарцы не подпустили вражеских лучников к недостроенному участку стены, забаррикадировавшись телегами и кольями, а напротив открытых участков поставив картечницы. Трижды степняки пробовали ворваться в крепость и каждый раз их останавливал смертоносный залп картечи и пули. А после того, как они поняли, что потеряли своего военачальника, вражеские воины вконец были деморализованы. После последнего, третьего, залпа картечи ряды врагов окончательно смешались, а непрекращающиеся меткие выстрелы казаков превратили халхасское войско в обуянную повальной паникой толпу. Оставив под станами Селенгинска до двух с половиной сотен трупов, они отхлынули прочь, разбившись на беспорядочные группы. Казаки, оседлав коней, гнали халхасцев до самого брода, положив ещё до сотни неприятелей, да неизвестно было, сколько их утопло в Селенге, при поспешном её пересечении. На поле боя удалось схватить два десятка пленных и до пятидесяти лошадей. Первое сражение с халхасцами было выиграно с оглушительным успехом. Благодаря удачным и решительным действиям защитников крепости жертв среди них удалось избежать, однако раненых стрелами было до полутора десятков, у молодых казаков и крестьян сказалась неопытность.

Приезд Карпинского оказался сродни эффекту разорвавшейся бомбы. Во-первых, он привёз едва ли не убийственный для экономики Ангарии датский заказ на мушкеты. А во-вторых, в княжестве появились датские корабелы, немецкие каменщики и курляндские поселенцы. Русских переселенцев, кроме нижегородцев, Карпинский на сей раз не привёл. Виной тому был отказ Москвы от дальнейших караванов с переселенцами, набираемых по принуждению. Послу Ангарии едва разрешили проезд с нижегородцами, которых пришлось оформить как людишек, набранных в Курляндии. Но были и иные положительные моменты, помимо некоторого пополнения княжества людьми и специалистами. Вручая Петру грамоты от Михаила Фёдоровича, лично голова Посольского приказа, думный дьяк Фёдор Лихачёв объявил, что государь московский определил посольским и торговым людям Ангарии просторный терем на Варварке, недалеко от Английского двора.

Карпинский, после того, как его подопечные прошли миграционный контроль и баню, сдал их на руки майору Ярошенко, начальнику пограничной стражи и отправился к владиангарскому воеводе. Ярослав встретил его на крыльце, по-дружески приобняв.

— Давай, Пётр, проходи! Чайку с последней поставки уже заварили, — грохотал на радостях воевода. — Рассказывай, что там в Москве делается, жуть как интересно!

Карпинскому пришлось долго пересказывать свои приключения Ярославу, который то и дело, перебивая его рассказ, задавал десятки вопросов и каждый раз с неподдельным интересом слушал ответ. Выдохся он на втором часу общения, когда подали ужин. Когда Онфим, бывший помощник Карпинского в Енисейске, начал читать царские грамоты. В бумагах, помимо заверений в дружбе и добром соседстве с княжеством Ангарским, было и требование царя отпустить пленённого на реке Зее людьми князя Сокола охотского воеводу Дмитрия Епифановича Копылова, что напал на Зейск вместе с Москвитиным. В другой грамоте была уже просьба Михаила Фёдоровича прислать тех пушек, что под Зейском палили. Петренко, слушая Онфима, то и дело хмыкал и покачивал головой.

— Никак Москвитин рассказал самодержцу о наших пушках? — усмехнулся Петренко. — Понравились они ему, видать!

— Меня больше удивляет другое, — проговорил Карпинский. — Людей он присылать не желает, а пушки ему подавай!

— Ага! Это я тоже заметил, — Петренко, отодвинув в сторону занавесь, посмотрел в окно. — Вон твои вестарбайтеры, в столовую уже пошли. Как им пароход, кстати?

— Нормально, — пожал плечами Пётр. — Поначалу шумели, кое-кто хотел обратно на берег сигать. Еле успокоили, да и казачки енисейские помогли, никого назад не пускали.

Скоро Ярославу надо было выходить на связь с Соколовым, чтобы доложить об успешном возвращении посла и набранных им в Европе людей. Первый доклад Петренко, о прибытии Карпинского в Енисейск, наделал немало шороху. Известие о плате за европейскую факторию на Эзеле, определённой королём Дании в пять сотен мушкетов, поначалу повергла Соколова, да и не только его, в ступор. Затем последовали поистине лихорадочные действия в Железногорске. На осенне-зимний период был объявлен аврал. Да, заказ обескуражил и поначалу многие, в том числе и Соколов, предлагали для датчан делать гладкоствольные ружья, так как они занимают меньше времени при изготовлении и они менее трудозатратны. Потому как нарезку ствола, занимающее наибольшее количество человеко-часов, выполнять не нужно. Да и цех, где производили гладкоствольные ружья для охотничьих нужд, можно было при желании расширить. Гладкоствольными ружьями, помимо охотников и крестьян, снабжали и нужных вассалов — например род бурятского князца Шившея, который кочевал близ Селенгинска. Ружья имели такой же замок, что и у винтовки, да и патроны были унитарными.

— Понимаешь, Вячеслав, мало того, что датчане сразу поймут, что их надули. Так ведь тут ещё вопрос политический. Обманывать союзника нельзя!

— Всё, я понял тебя, Николай, — Соколов умиротворяющее выставил руки.

— Ты вот что, Вячеслав… Ты лучше думай, кто поедет к датчанам обучать их, а производство предоставь мне.

— Николай, ты уверен, что справишься? Нам ещё оружие необходимо для Селенгинска, сам слышал, что там было!

— Спрашивать будешь с меня! — голосом, не терпящим возражений, ответил Радек.

Нарезная винтовка выпускалась в Железногорске уже давно и объёмы выхода продукта росли год от года, при постепенном снижении числа мастеров, занятых в цехах. Технология производства вылизана до предела и максимально механизирована, есть уже и наглядные стенды процесса изготовления оружия. Станочный парк, после последнего обновления, мог выдавать до шести с половиной сотен готовых стволов в год. И это при двух, дневной и вечерней, сменах мастеров и подмастерьев. Теперь же предстояло грамотно распорядиться наличествующими винтовками, имеющимися запасами и временем до весеннего очищения рек ото льда, чтобы и себя не обидеть и заказ выполнить.

Утром следующего дня Карпинский и нанятые им корабелы и матросы из курляндцев отправились вверх по реке, до пристани, откуда начинался тракт, минующий ангарские пороги. Там пароход уже ждали высланные из расстроившегося в острог зимовья пять санных дилижансов. Возницы-буряты грелись в домиках около берега, а олени ждали обратного пути неподалёку, утопая в облаках пара собственного дыхания. Вскоре караван пустился в путь, мимо реки и её коварных порогов, что тянулись почти триста километров. Ангара и не думала ещё замерзать, несмотря на то, что на её берегах уже звенела морозцем настоящая зима. Путь по тракту, вырубленному в тайге и ежегодно очищаемый от поросли местными вассалами, занял три дня. Из них две ночи провели в остроге и зимовье близ Быковской пристани. Потом снова пароход и снова долгий путь по реке до Ангарска. Карпинский всё ещё с опаской посматривал на датчан, немцев и курляндцев — он боялся бунта, ведь столь долгая дорога измотает любого. А от этого близко и до открытого противостояния, несмотря на обещанное золото. Поэтому Пётр настоял на выдаче корабелам, морякам, а также оставляемым до поры во Владиангарске каменщикам, аванса, дабы покуда заткнуть немногих пока горластых специалистов. Курляндские же переселенцы пока и не пикнули. Шесть семей, что ангарскому послу удалось, с помощью голдингенского бургомистра Литке, забрать в Ангарию, тяжёлый путь проделали молча и смиренно. Казалось, они были рады тому, что их кормят и, вообще, замечают.